"...я не видел войны, я - смотрел только фильм.
но я сделаю все непременно
чтобы весь этот мир - оставался таким,
и не звался потом довоенным..." :
"...я не видел войны, я - смотрел только фильм.
но я сделаю все непременно
чтобы весь этот мир - оставался таким,
и не звался потом довоенным..." :
Скажите, а вы из принципа игнорируете здравый смысл или у вас к нему личная неприязнь? (с)
а еще больше, за дома инвалидов типа как на ВалаамеСообщение от Дизель
Тратить время на ненормального имеет смысл если ты - врач, а он твой пациент.
Дочитав до конца вы поймете почему в этой теме:
Уйти достойно
Так получилось, что примером того, как надо жить, вести себя среди людей, относиться к делу, которому служишь, и которое тебя кормит, для меня стала жизнь моей мамы. А пример, как следует достойно умирать, мне преподал отец.
Сегодня их давно нет. Совместная жизнь у них не заладилась, и с четырехлетнего возраста меня воспитывала мама. В 1949 отец уехал в любимый город своего детства Одессу, где создал новую семью и прожил до конца своих дней.
Надо сказать, отношения у меня с ним были непростые. Теперь я понимаю, что виной тому - моя предвзятость. Я жалел маму, с ее несложившейся судьбой, да и, по молодости лет, не понимал, что в жизни взрослых людей бывают разные повороты, и судить их – весьма неблагодарное дело.
Отец женился в Одессе на достойной женщине, заведующей 6-ой поликлиникой на Пересыпи. У них родилась дочь Люба, моя сводная сестра, и оба они тихо ушли в начале 90-ых.
Писать о маме я здесь не стану. Ее жизнь достаточно полно описана в моей книге, которая существует пока исключительно в электронном варианте. Мамины жизненные правила давно стали моими. Их я старался в полном объеме передать своей дочери и на протяжении десятков лет работы в школе добросовестно передавал своим ученикам. Думаю, они за это на меня не в обиде, а их родители, скорее всего, только благодарны.
Вот некоторые из них.
«Поступай по совести, даже если при этом что-то материально теряешь. Не последний кусок хлеба доедаем…»
«Не проходи мимо нищего. Дай, что можешь. Оставь мысли, на что он потратит твои деньги: на хлеб или водку. Это его дело. А твое – подать ему, унизившемуся. И поблагодарить Бога, что это не ты на его месте».
«Не дели людей на умных и дураков. Лучше учись отличать добрых от злых, честных от бесчестных, хороших от плохих. Чтобы с первыми – иметь дело, а вторых, по возможности, избегать».
«Уходи, откуда тебя гонят, и иди, куда тебя зовут. Будь со своими и на своем месте».
«Имей хорошую память на добрые и дурные дела. Не отвечай на удар – тройным ударом, как тебя учили армейские инструктора».
«Помни, что любовь близких людей – дорога в один конец, сверху вниз, и никак иначе. Мы любим своих детей, но не должны того же ожидать от них. Это чувство они передадут своим детям, а те – своим. Так что долг наш – быть хорошими ретрансля-торами: передавать все тепло, полученное сверху, по вертикали - вниз. Так устроен мир».
А еще она, агроном, давала мне, учителю, неплохие профессиональные советы:
«Никогда не забывай, что когда ты ставишь оценку ученику - весь класс ставит оценку тебе. Твоей справедливости, объективности и профессионализму».
Когда в 1964 году я приехал в Одессу и поступил в холодильный институт, из которого спустя полтора года был с треском изгнан, то какое-то время я жил у отца и имел возможность наблюдать его в семейной жизни. Он был хорошим мужем и отцом, и это, тем более, меня не радовало. Все, что он делал, я воспринимал заведомо критически. Помню, как на Любином дне рождения кто-то из гостей стал рассказывать анекдот. Кажется, что-то о Хрущеве. И свое удивление, когда отец, не терпящим возражений тоном, холодно перебил рассказчика:
- В этом доме не говорят политических анекдотов. Их оставляют в передней вместе с калошами!
Мне показалось бестактной эта реплика, и я даже за отца немного устыдился. Должно было пройти время, чтобы я понял, что в доме, где не рассказывают анекдоты, их, естественно, не слушают, а раз так, то и не доносят. И вообще, лучше один раз твердо отказаться участвовать в ненужной и опасной игре, чем потом всю жизнь расхлебывать ее последствия. Он был человеком своего времени. Запуганным, но порядочным.
С первых дней Великой Отечественной папа ушел на фронт. Вернулся домой с тремя боевыми орденами и полутора десятками медалей. Особо уважал свою «За отвагу». О войне рассказывать не любил, когда я начинал расспрашивать, советовал поговорить с дядей Севой, своим свояком, маленьким тщедушным евреем-рентгенологом. Считал, что тот - с тремя «Отвагами» - хлебнул сполна в десантных войсках. Когда я смотрел на дядю Севу, всегда недоумевал: откуда в таком хилом теле – такой отважный дух? Вот как евреи во время войны отсиживались в солнечном Ташкенте…
Не знаю, насколько папин пример ухода из жизни достоин подражания, но все же что-то в нем есть. По крайней мере, его последний поступок не расходится с теми ценностями, которые он всегда исповедовал.
Осенью 1990 года они с Любой ездили в Москву. Люба по своим делам, а отец решил ее сопровождать, а заодно повидаться с фронтовыми товарищами: в Подмосковье жил его самый лучший друг-однополчанин. Домой возвращались поездом. Приехали в Одессу. Прошли с вещами на привокзальную троллейбусную остановку и стали невольными свидетелями шумной разборки двух молодых людей. В воздухе стоял густой, хоть топор вешай, мат; ждущие транспорта люди, а их было человек 15, и среди них несколько мужчин, усиленно отворачивали головы, увлеченно рассматривая вокруг что-то их вдруг сильно заинтересовавшее, а мой папа стоял с дочерью и двумя чемоданами, в нарядной морской форме, щедро украшенной колодками боевых наград, и такое, наверное, у него творилось в груди, так ему видно было стыдно перед Любой за этих подонков, что он не выдержал, подошел к этим парням, а они стали как раз уже хватать друг друга за грудки, сделал им замечание и попытался их разборонить. Где там! Они не обратили на него внимания, один просто оттолкнул восьмидесятилетнего старика, и папа упал. Тут подошел троллейбус, и все с облегчением рванулись на посадку. Через минуту на остановке уже никого не было. Лишь Люба пыталась помочь отцу подняться, но было поздно. Он был мертв. Виновников не нашли. Никого не наказали, да и, кажется, не искали. Так себе, легкое уличное происшествие.
Не знаю и сейчас, как относиться к папиному поступку. Наверное, я не пошел в него: сегодня мне было бы просто наплевать на любых хулиганов, не задевающих лично меня или моих близких, но я отдаю себе отчет в том, насколько выше было то, навеки ушедшее поколение.
Виталий Бронштейн
http://www.2000.ua/blogi/blogi_blogi/ujti-dostojno.htm
22 июня сейчас 01:44
Через 3 часа началась война
Скажите, а вы из принципа игнорируете здравый смысл или у вас к нему личная неприязнь? (с)
Колыбельная через времена
стихи Галины Семизаровой, музыка Галины Брусницыной, аранжировка наша. В аранжировке использована мелодия еврейской колыбельной.
Только вдумайтесь в цифры. До войны в Гродно жили более 30 000 евреев, из них выжили около 300 (к 16 июля 1944 года в городе были живы только около 200 евреев, включая и партизан), вернулось жить в город примерно 15 человек.
https://ok.ru/video/79590197774
Уставший отступать…
"Донские степи, душное лето сорок второго. Силы Степного и Воронежского фронтов откатывают к Сталинграду. Сплошное отступление. Бегство. Отец — командир саперного взвода, вместе со своей частью идет в хвосте войск. Минируют отход. Мимо проходят отставшие, самые обессиленные. Того мужичка, как рассказывал, он тогда запомнил.
Сидит у завалинки загнанный дядька, курит. Взгляд — под ноги. Пилотки нет, ремня — тоже. Рядом «Максим». Второго номера — тоже нет. Покурил, встал, подцепил пулемет, покатил дальше. Вещмешок на белой спине, до земли клонит. Отец говорил, что еще тогда подумал, что не дойти солдатику. Старый уже — за сорок. Сломался, говорит, человек. Сразу видно…
Отступили и саперы. Отойти не успели, слышат — бой в станице. Части арьергарда встали. Приказ — назад. Немцы станицу сдают без боя. Входят. На центральной площади лежит мертвая немецкая пехота. Как шли фрицы строем, так и легли — в ряд. Человек полтораста. Что-то небывалое. Тогда, в 42-м, еще не было оружия массового поражения. Многие еще подают признаки жизни. Тут же добили…
Вычислили ситуацию по сектору обстрела. Нашли через пару минут. Лежит тот самый — сломавшийся. Немцы его штыками в фаршмак порубили. «Максимка» ствол в небо задрал, парит. Брезентовая лента — пустая. Всего-то один короб у мужичка и был. А больше и не понадобилось — не успел бы.
Победители шли себе, охреневшие, как на параде — маршевой колонной по пять, или по шесть, как у них там по уставу положено. Дозор протарахтел на мотоциклетке — станица свободна! Типа, «рюсськие швайнэ» драпают. Но не все…
Один устал бежать. Решил Мужик постоять до последней за Русь, за Матушку… Лег в палисадничек меж сирени, приложился в рамку прицела на дорогу, повел стволом направо-налево. Хорошо… Теперь — ждать.
Да и ждал, наверное, не долго. Идут красавцы. Ну он и дал — с тридцати-то метров! Налево-направо, по строю. Пулеметная пуля в упор человек пять навылет прошьет и не поперхнется. Потом опять взад-вперед, по тем, кто с колена, да залег озираючись. Потом по земле, по родимой, чтобы не ложились на нее без спросу. Вот так и водил из стороны в сторону, пока все двести семьдесят патрончиков в них не выплюхал.
Не знаю, это какое-то озарение, наверное, но я просто видел тогда, как он умер. Как в кино. Более того, наверняка знал, что тот Мужик тогда чувствовал и ощущал.
Наверное потом, отстрелявшись, не вскочил и не побежал… Он перевернулся на спину и смотрел в небо. И когда убивали его, не заметил. И боли не чувствовал. Он ушел в ослепительную высь над степью… Душа ушла, а тело осталось. И как там фрицы над ним глумились, он и не знает.
Мужик свое — отстоял. На посошок… Не знаю, как по канонам, по мне это — Святость…"
Скажите, а вы из принципа игнорируете здравый смысл или у вас к нему личная неприязнь? (с)
Ваши права
Ответить с цитированием